Администрация
|
Активные игроки
|
the Walking Dead: turn the same road |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » the Walking Dead: turn the same road » Не дойдя до конца » "Lab Horror Story"
![Ethel Rey [x]](http://forumavatars.ru/img/avatars/0019/45/cc/7-1522863416.jpg "Ethel Rey [x]")
Сентябрь 2012 года. Medical Laboratories-Uva, Шарлоттсвилль.
Вряд ли до апокалипсиса медицинская лаборатория была настолько популярным местом для разграбления, чтобы в ней одновременно оказались два живых заинтересованных в её содержимом лица.
Ниган, Этель Рей.
Отредактировано Ethel Rey (2018-06-21 21:52:40)
Господь дарует человеку с рождения два глаза. Твоё предназначение — увидеть то, что принесёт людям пользу. А две руки даны для того, чтобы использовать с помощью них увиденное. Но решать только тебе: спасать этим или убивать. Третьего не дано. Если увидел третий вариант, то ты либо Господь Бог, либо умалишённый ублюдок.
Округа Вашингтона пуста. Магазины, кафе, дома — Спасители прочистили каждое место. Но никто не проходил через эти окрестности, и теперь, ступая по неровному облупленному асфальту, солдаты Нигана вместе с ним останавливаются прямо здесь. У подножия Богом заброшенной лаборатории.
Ниган бегло осматривается по сторонам, крепко сжимая в руках биту. Кроны высоких деревьев неприятно шумят от порыва ветра, песок и пыль гуляют по дорогам, а видимость стремится к нулю. Но это огромное здание невозможно не заметить. Оно может стать последним зданием окрестностей Вашингтон, что отмечено на пожухлой карте Спасителей.
Шаг за шагом. Ниган заходит за выломанные ворота, переступая через бетонные осколки некогда крепкого забора. На площадке тихо. Ни голосов, ни шорохов — только блядский выматывающий ветер и сухой песок. Асфальт с трещинами. Ни души. Он смотрит на солдатов, кивает в сторону входа и расплывается в дежурной широкой улыбке.
Табличка у здания постарела и не читается.
— Лишим это дряное местечко девственности, парни. Будьте аккуратнее: кто знает, кто дёрнет вас внутри за член.
Автоматы за спиной щёлкают. Пару подчинённых открывают приоткрытые двери: какое счастье, что они не заблокированы никакими технологическими штучками. Ниган делает пару шагов вперёд и на распеве протягивает «Ку-ку», заходя внутрь; но никто не отвечает с другой стороны. Отлично. Нигану нравится тишина изнутри.
Темно. Административный столик, заваленный бумагами, надломленные плитки белого кафеля и запах хлорки от каждой стены — теперь Ниган делает предположение, что находится внутри какого-то научно-медицинского комплекса. Наступает сапогами на стёкла, пинает ненароком по колбе, и та, звеня, укатывается к массивным широким дверям. Ниган приказывает осматриваться везде.
Лекарства необходимы его людям. Последние запасы заканчиваются; ни анальгина, ни аспирина, ни антибиотиков — Ниган слышит в собственном мозгу визг людей, которых лечат наркотой. Режут кожу без обезболивающего, вкалывая совершенно не предназначенные для этого наркотики; а потом прижигают до слипшейся массы верхние покровы кожи, вытирая вскипевшую кровь.
Его людям нужны лекарства.
Хорошо изолированные комнаты не пропускают шум. Как некстати. Солдат, открывающий одну дверь за другой, на мгновение замирает. Коридор сужается до одинокой фигуры. А в следующий момент словно волной взрыва он истошно начинает визжать, когда мёртвые руки, намертво зацепившиеся на нём, тянут за оголённую шею. Мгновение — крик, истошный людской крик и рык ходящих, выходящих из кабинета. Выстрелы. И глухие удары битой.
— Твою блять мать.
Ниган с сожалением материт кучку выходящих мертвецов. Ему нравился этот солдат. Стены комплекса навсегда впитывают на себя громкий крик ужаса, боли и смерти. А ещё блядский шёпот неживых тел.
— Ебать, кто складирует их в таком месте? — Ниган, делая шаг, смотрит в пустые стеклянные глаза, намертво смотрящие в потолок. — Какое блядство. Сожалею, дружище, блять. Ты не должен был умирать так, — пистолет с глушителем делает последний выстрел в голову некогда хорошему парню и преданному подчинённому.
Ниган не убивает его Люсилью; чтит своих людей и не отдаёт их на растерзание голодной деревянной малышке. Ниган искренне печалится пару мгновений, отдавая честь своему человеку, а после, моргнув, выпрямляется, посмотрев на остальных. Этот парень станет живым напоминанием о том, что осторожность — первое, что должно долбить под черепной коркой. Безопасность превыше всего.
— Мы заплатили этой дряни подношение, — чеканит он хрипло, рассматривая бумаги. — Там просто пиздец как необходимо забрать теперь свою долю. Ну? Парни, работайте не только руками. Теперь мы не уйдём, пока не проверим здесь всё.
[float=left]
[/float]
Он рассчитывает найти лекарства. Любые. Но повсюду лишь видит ненужные колбы, склянки, банки и смеси; пластмассовые растения в белых горшках, кое-где — светлые просторные комнаты с панорамными окнами. Но не находит нихрена путного, на свету рассматривая цветную воду. А потом рука медленно направляет горлышко вниз, и струя непонятного дерьма выливается на кафель. Вторая — следом. Наблюдательный взгляд скользит по шкафам, плакатам, прочей херне — и ни одного полезного послания, слова или лекарства.
Его подчинённые шарят по каждому углу. Перешагивают без интереса через ещё тёплое тело, открывают двери за дверью, но не находят ничего путного. Пока что.
Третья склянка разбивается от вдребезги. Падает к остальным таким же склянкам.
Всё началось с того, что Хансен уехал на поиски секвенсора.
Пожалуй, именно тот момент, когда их небольшой дом закономерно опустел, можно обозначить неотвратимо фатальным, той самой точкой, когда падение в водопад неминуемо; той самой, по достижении которой начинается рассказ, пускай даже ничего первоначально не предвещало беды. Ведь, казалось бы, этот раз от многих прочих категорически ничем не отличался; Этель по-прежнему просиживал сутками в лаборатории, изредка выползая в чистую зону, чтобы рухнуть лицом вниз на диван, попутно сжевав пару кусков непонятной холодной еды и не имея ровным счётом никаких сил, чтобы подняться наверх и лечь спать по-человечески, сохраняя старые привычки. С каждым уходом Ханса его жизнедеятельность шла наперекосяк, выворачиваясь в некогда безусловно нормальное русло; ровно три дня Этель умел выдерживать двадцатичасовую рабочую нагрузку, а после впадал в состоянии, сравнимое с резким опустением оболочки — не сказать, чтобы то было эмоциональным выгоранием, но отдалённо напоминало. Быть может, таким должен описываться шперрунг, барраж: внезапно всякий мыслительный процесс обрывался, редко доходя до некоего логического завершения, и доктор Рей мучительно переживал долгие десятки минут закупорки мышления, после коего предыдущее рассуждение никак не желало восстанавливаться — собственно, по этой причине он и ненавидел возникновение невидимого ментального барьера, о который разбивались и исключительно важные мысли.
Когда странный паралич отпустил, Этель прождал бесполезно день, который имел обыкновение проводить этаким выходным, как полагается нормальному человеку, не прикасаясь к работе и не думая, скорее словно не вспоминая, о ней. Как правило, в течение или по истечении этого срока Хансен возвращался, и всё становилось хорошо.
Но двадцать четыре часа минули, а за ними — двадцать пять, шесть, семь, восемь, но Ханс не появился.
Этель дал как ему, так и себе ещё двенадцать часов ровно, прежде чем позволить тревожности пробить все мыслимые и немыслимые границы. Когда в последний раз они расставались так надолго? «В прошлой жизни», — подсказал себе Этель, не вполне поняв, произнёс это вслух или же чрезмерно громко подумал; до апокалипсиса, конечно, случалось так, что их разносило по разным базам, но то ли авторитет Ханса, то ли совпадения (не в таком зверском количестве, но тем не менее) играли решающую роль, и сроки одиночеств ощутимо сокращались. Переживание и беспокойство отдавались болью в сердце, мучительной настолько, что пришлось потребить сразу две таблетки привычного анальгетика; впрочем, существовала проблема ещё более весомая, чем физические боли в и без того насквозь больном органе.
Проблема эта называлась «что делать?».
Первая мысль — ждать, разумеется.
Вторая — отправляться на поиски.
Этель плохо разбирался в художественной литературе и ещё в хуже — в нежданных-негаданных путешествиях, если закрыть глаза на единичный опыт в Румынии, но, должно быть, примерно так ощущали себя Бильбо и Фродо Беггинсы, когда на пороге появился седовласый майа Гендальф, предложивший им шагнуть навстречу миру, опасному, но всё же не смертельно для них, как для главных героев повествования; Средиземье, если сравнивать с пост-апокалиптической Землёй, наверняка являлось местом несравненно более спокойным, либо же, по крайней мере, не приходилось щедро смачивать халаты (один основной и два запасных, тщательно упакованных в пластиковые пакеты) в крови и разведении внутренних органов кадавров, чтобы отбить у таковых всякую охоту полакомиться мясом Этеля, не горевшего желанием ощутить, что значит «быть поедаемым заживо». И орлов Манвэ тоже нет… Он бы с удовольствием променял все машины мира на хотя бы одного такого орла, чтобы тот магическим образом указал, куда следует отправиться, поскольку Этель, оказавшись за рулём оставшегося в гараже автомобиля, вдруг осознал, что в голове — пустота.
Ему потребовалось время, чтобы раскинуть мысленную карту и отметить на ней неоново-жёлтым цветом ближайшие лаборатории, потенциально могущие привлечь внимание Ханса, охотившегося за секвенсором; затем он отмёл южные относительно Норфолка города, припомнив, что Ханс собирался на север, и пообещал себе заглянуть в Ричмонд, опасно крупный город, на обратном пути.
Виндзор. Уэйкфилд. Уэверли. Диспутанта. Питерсберг, где он задержался только в двух местных библиотеках, старательно обысканных на предмет интересующих его журналов по органической химии, особенно органическому синтезу. Честер. Вудлейк. Шорт Памп. Ойлвилл. Гам Спринг. Кесвик. Шадуэлл. Шарлоттсвил… Шарлоттсвил? Этель, когда-то сменивший десятки приёмных семей, был здесь. Он помнил Origio Humagen Pipets, магазин медицинского оборудования на Hunters Way, жизнью покоцанный порядочно, однако добыть здесь бактерицидный облучатель как замену старому и два не сломанных окончательно облучателя-рециркулятора удалось. На шприцы и иглы он не рассчитывал, но сменными халатами, относительно чистыми и цельными, брезговать не стал, равно как и цилиндрическими ножами к бормашинам, из коих два для прямого наконечника диаметром восемь и десять миллиметров и один нож для углового наконечника диаметром шесть миллиметром, и троакаром-выкусывателем стоматологическим. Он осмотрел несколько сломанных биопсийных пистолетов и разочарованно вздохнул: вместо игл, что ли, пытались, использовать?
Без всякой задней мысли Этель прихватил и изотермическую сумку — чёрную с синей каймой, по какой-то причине не забранной ранее в качестве мини-холодильника. Быть может, из-за максимально допустимого веса в два килограмма? Не самая габаритная, всего двадцать пять на двенадцать на двенадцать с половиной, она и для Этеля была, в общем-то, категорически бесполезна, но… Но почему нет?
С Фонтейн-авеню Этель плавно перекочевал к Рей Си Хант драйв, где располагался University of Va Medical Center — название он вспомнил с трудом. Кажется, когда-то работал здесь? Нет? В любом случае, камеры для депарафинизации здесь наличествовали очень недурные.
Машину он оставил между двумя красно-кирпичными зданиями, одно из которых являлось медицинской лабораторией. Быть может, из-за способа подъехать к зданию Этель и не заметил, что он здесь уже не один; впрочем, даже если бы и заметил, то вряд ли бы счёл людей опасными, поскольку до сих пор сохранял наивную веру, не разбившуюся о неприглядную реальность: мёртвый страшнее живого.
Список того, что он бы хотел забрать, возрастал в геометрической прогрессии, с каждым новым помещением; литературу он хватал сразу, трезво рассудив, что незачем больше столь ценному материалу валяться здесь одиноко и бесхозно. Бывшим работникам выпуски Journal of Heterocyclic Chemistry, European Journal of Pharmaceutics and Biopharmaceutics и Molecular Pharmaceutics различной степени свежести определённо не пригодятся, к сожалению.
От неторопливых измышлений о жизни, и смерти, и актуальностях исследования, и об ужасном отношении к столь ценным сейчас вещам, как сборники чужих изысканий, потенциально могущих помочь сейчас, его отвлёк… выстрел? На миг Этелю показалось, что его сейчас подкосит инфаркт, но обошлось.
Следом — хруст стекла. Как будто кто-то ломал пробирки; Этель с его богатым опытом работы в лаборатории и тонким слухом безошибочно отделял ломающуюся пробирку от треснувшей под суровым нажимом колбы, и его настолько возмутило это до глубины души (особенно когда подтвердилось, стоило ему украдкой выглянуть из соседнего коридора), что он не смог сдержаться от устного выражения:
— Вам не кажется, что выливать на пол гематоксилин Вайгерта — это отвратительнейшее расточительство?.. А бросаться лабораторной посудой — это и вовсе дурной тон. Вообще-то, её сейчас не производят, как Вы могли бы заметить, а я, к сожалению, не стеклодув, чтобы подобным заниматься самостоятельно и с успехом, — он говорил не столько менторски, сколько извечно спокойно, с едва проклёвывающимися возмущениями и явными неодобрениями. Его голос не изменился бы ничуть, даже если бы на него направили оружие; собственно, поглощённый своеобразным «отчитыванием», Этель бы и не заметил. — А Вы просто… Крушите. Это ужасно неправильно, мистер, и так нельзя делать. Я всецело не одобряю.
А на другом конце лаборатории игриво маячила камера для депарафинизации.
В любой лаборатории пахнет откровенно ужасно: хлорка, невыветрившийся спирт и ещё никому не известное дерьмо. Ниган ненавидит этот чёртов запах. Ненавидит вспоминать об умершей жене и белоснежной палате, насквозь пропитанной этим дерьмом.
Здесь ужасный холодный свет и серые стены по углам; обвалившиеся плиты потолка. С чего бы вдруг им отваливаться?
Кажется, лаборатория ничем не отличается от больницы. Разве что нет кушеток, а на столах — чёртовы пробирки, колбы, банки с разными наклеенными бумажками, подписями и наглухо закрытыми рёберными крышками. Здесь веет холодом и Люсиль. Холодной скользкой смертью.
Ниган бы никогда не дал себе возможности вспомнить о ней в такой ситуации, но запахи сильно давят на мозги, выдавливая из них тонны воспоминаний. Если бы они имели вес, Нигана давно бы придавило тяжёлой кучей дерьма. И большая часть посвящена жене.
Если бы Люсиль была жива, что бы изменилось? Наверняка, изменилось бы главное — Ниган был бы посчастливее настоящего.
Ниган облокачивается о стол с раковиной предплечьем. Крантик не подаёт струи воды. Раковина пуста, потоков нет. Ниган закручивает всё обратно, с ублюдским скрежетом перекрывает его и выпрямляется. Как жаль.
Голос. Ниган не сразу слышит и разбирает человеческую речь, но она, подобно нашатырному спирту, отрезвляет больную голову. Мужской голос раздаётся эхом по коридору, и Ниган, изначально не разбирающий слов, улавливает тонкое чужое недовольство. Эти склянки кому-то сильно необходимы.
Ниган забирает с собой неприметную банку — первую, что попалась под руку — и смахивает со стола остальные склянки. Некоторые из них бьются друг о друга, парочка — падает вниз и разбивается вдребезги. Остальные указываются к краю стола и примыкают к бортику. Эта чертовщина похожа на медицинский бильярд.
Холодное стекло остужает горячую ладонь. У Нигана очень горячие руки; но ещё горячее — чёртово любопытство, что растекается по венам и кольями отдаёт в заднице.
Выискивать источник не составляет труда: Ниган замечает недалеко фигуру, продолжающую отчитывать за «расточительство» лидера Спасителей.
Люсиль лениво ложится на плечо, а Ниган, облизывая медленно губы, приподнимает брови. Удивительно. Пиздецки удивительно наткнуться в куче бесполезного дерьма на более полезное.
— Ты что ещё за хрен?
Ниган делает несколько шагов вперёд, перемалывая подошвой осколки стекла. Стоит вплотную к новому незнакомцу. Тот говорит на непонятном для обычного человека языке, и Ниган, игнорируя отчитывания, громко задаёт свой вопрос. Под рёбрами томится раздражение. Не давая ответить, продолжает:
— Слушай-ка сюда, приятель, — он крепко держит в руке биту, в другой — непонятную жидкость в маленькой банке. — Мне совершенно срать, как ты будешь работать ртом и выдувать стекло. Хоть задницей мастери. Но. Мы можем искоренить этот конфликт: ты сейчас мне рассказываешь, где в этом хламе находятся лекарства, а я не рушу твою хрупкую жизнь, — баночка соскальзывает из руки и бьётся звонко о пол, — ох, пардон… здесь есть ещё что разбивать, да?
Этот парень наверняка научен различать ненужное барахло от ценного имущества. Пришедший сюда впервые или знающий каждый закоулок — этот хренов лаборант ценой своей жизни должен удовлетворить желание Нигана. Должен найти то, что ему нужно.
Ле-кар-ства. Любые блядские медикаменты.
Если, правда, этот шкет — настоящий.
Найти человека в заброшенной лаборатории — самое стрёмное, что можно придумать. Как такие психопаты выживают в апокалипсисе ни один год? Неизвестно. Нигану поначалу кажется, что он ловит сильные глюки. Секунда за секундой — голова кружится от едких запахов, а парень, появившийся из неоткуда, не похож на матёрого выжившего. Такие в одиночку не выживают.
И этот, возможно, не исключение.
Ниган бегло скользит взглядом по сторонам. Ни-ко-го. Ни одного подобного ублюдка он не встречает глазами. Со стороны — тишина; солдаты не стреляют, громко не переговариваются. Странно. Психопатам-учёным нередко везёт.
Повезёт ли этому — решать только ему.
Отредактировано Negan (2018-06-24 12:26:35)
— Medical Laboratories-Uva, — педантично начинает рассказ Этель, как будто ничего странного, пугающего и вовсе откровенно стрёмного не происходит, как будто человек с сомнительного вида битой, завёрнутой в проволоку, его ничуть не страшит, как будто сейчас — самое время для подробного рассказа, — занимается медицинской диагностикой, мистер, — голос звучит его почти бойко, но взгляд Этель опустил, чтобы избежать прямого зрительного контакта, — и в ближайшей округе Вы вряд ли отыщете готовое и исправно работающее фармацевтическое производство, если только где-то не скрывается мастер выживания, по образованию являющийся провизором и притаившийся на заводе. Данная сеть лабораторий, к примеру, занимается цитогенетическими, онкологическими, иммунологическими, микробиологическими, что интересует лично меня больше всего, и токсикологическими исследованиями, а также анатомической патологией нервной, мускульной, пищеварительной и кровеносной систем. Конечно, они изучали и терапевтическое действие лекарственных препаратов… — он чуть прищурился, — …но вряд ли именно в этой лаборатории: я помню это место хорошо, и для проведения подобных мониторингов здесь специалистов не наблюдалось. На самом деле, здесь можно отыскать крайне много занимательных вещей с точки зрения оформления личной лаборатории, раз уж полиции, которая могла бы пресечь разграбления, к сожалению, уже не существует, однако я сомневаюсь в том, что что-то поможет Вам в синтезе лекарственных препаратов. Возможно, Вы могли бы набрать реагентов для синтеза определённых биологически активных молекул, но Вам по-прежнему потребуется кто-то, кто разбирается в сложных органических синтезах… — Этель осёкся. — Прошу прощения, если, конечно, у Вас нет профильного образования. В конце концов, я Вас не знаю. Может, Вы химик-органик?..
Этель честно старался вести себя прилично и вежливо, как будто это сколько-нибудь могло исправить его положение, особенности которого, кажется, он понимал не очень хорошо, иначе произнёс бы совершенно иную речь, не настолько типичную для себя, и прислушался к настоятельной рекомендации выдать необходимую мистеру информацию максимально подробно и актуально. Кажется, слова в духе «искоренить конфликт», или «ты сейчас делаешь вещь Х», или «я не рушу твою хрупкую жизнь» не были поняты им в полной мере; должно быть, он счёл их чем-то вроде специфического речевого оборота или стандартной манерой общения того, к кому обращался «мистер», но никак не воспринял в качестве прямой угрозы. Прямая угроза в представлении Этеля выглядела иначе, поэтому таковую он распознать при иных обстоятельствах не мог; прямая угроза звучала для него конкретным изложением намерений в отношении его тушки, но никак не метафоричным «решим конфликт» и «рушу жизнь».
О существовании непрямых угроз его регламентированный мозг не знал, так что ничего не заподозрил по социальной наивности своей: интуиция у Этеля работала всегда скверно, из-за чего, что логично, он постоянно ошибался в людях и делал такие вещи, которые просто не могли закончиться положительно для него — к примеру, он заговорил с живым незнакомцев в мире пост-апокалипсиса, который не источал дружелюбия (следовало отметить, что флюиды настроения его рецепторы не улавливали тоже, и даже Хансена Этель до сих пор старательно обдумывал, проявляя чудеса любви и внимания) и который произносил не шибко добрые вещи, несмотря на категорическое отсутствие тех самых загадочных прямых угроз.
Этель мельком осмотрел человека, снова избегая прямого зрительного контакта; он выглядел сейчас, как нашкодивший школьник перед грозным учителем, готовым карать, хотя больше подошла бы метафора в духе «глупый выживший и потенциальный бандит-мародёр», ведь, как говорил Ханс, в текущих условиях выжили и приспособились те, кто имел склонность к насилию. По всем законам общества сейчас процветать должны сильно милитаризованные организации, но Этель, хотя и был в своё время военным вирусологом и лейтенантом армии США, не очень хорошо понимал особенности организации этой самой армии, в которую жизнь его так немилосердно впихнула, поставив перед сложным выбором — тюрьма, которая совсем тюрьма, и тюрьма, которая не совсем тюрьма.
Сейчас, наверное, Этель вновь был поставлен жизнью (и собственной везучестью, конечно, ведь пытаться публиковать статью с описанием получения биологического оружия — такая же плохая мысль, как говорить с незнакомцем в уже обозначенных условиях) перед выбором: либо он умрёт прямо сейчас, попав под раздачу, либо умрёт потом.
Вот только Этель этого не знал, разумеется. Он никогда не подозревал, в какой момент начиналась очередная опасная развилка в его жизни.
Вы здесь » the Walking Dead: turn the same road » Не дойдя до конца » "Lab Horror Story"
