Массачусетский технологический полностью оплатил перелёт и проживание в Граце, а именно в общежитии Грацского университета имени Карла и Франца; Этель даже заранее поинтересовался причиной появления в названии двух имён и пришёл к выводу, что связано это с тем фактом, что данный австрийский оплот науки был основан эрцгерцогом Карлом II ещё в одна тысяча пятьсот восемьдесят пятом году, после спустя почти двести лет (если точнее, то сто девяносто семь) закрыт Иосифом II, а через дополнительные сорок пять — заново открыт Францем II. И больше всего в сей занимательной истории Этеля привлекло то, что каждый властью обременённый человек был «вторым», а сами перипетии, связанные с университетом, взволновали не особенно: цифры он любил больше, чем людей, а больше, чем цифры, любил только вирусы, и не считал, что подобное положение вещей однажды изменится. В конце концов, ему только восемнадцать, и в этом возрасте многие убеждены в постоянстве не столько окружающей действительности, сколько внутреннего мира, кажущегося стабильным и неизменным, полностью сформированным и ни малейшим изменениям не подлежащим; он только на первом курсе, но уже выступил на международном студенческой конференции с докладом «не по возрасту», как сочли кураторы их направления. Говорил он об изучении ростовых характеристик прототипа универсальной живой гриппозной вакцины на основе внеклеточного домена белка M2 вируса гриппа, пускай изначально планировал завершить объёмную работу, посвящённую мимивирусам. Время сыграло против него, и он, к сожалению, физически не успел доделать свой новый труд.
Когда заседание на кафедре микробиологии и иммунологии подошло к концу, Этель вышел на Хальбертгассе, оказавшись спиной к степенному белому зданию, построенному в стиле, напоминавшем ампир, но определённо таковым не являвшимся: мягко говоря, Этель категорически не разбирался в архитектуре. А может, это барокко? Он обернулся и, сощурившись на солнце, всмотрелся в строгие черты; правда, вынужденно признал скорое поражение и спустился вниз по Хайнрихштрассе до Шлосберга. Путешествовать по замку он не намеревался, ещё в первый день осмотрев всё и во всех высот; небольшой альбом для биологического рисунка полнился деревьями и кустарниками, изображёнными на фоне могучих стен, не столь сильно интересовавших. А поскольку не намеревался, то перешёл Муру по мосту и не удержался от взгляда в тёмные воды; лишь затем он планомерно переместился на Кеплерштрассе.
Абсолютно один не просто в чужом городе и в чужой стране, а на целом чужом континенте; Этель никогда ранее не бывал в Европе и просто не знал, за что взяться. В рюкзаке — скромное количество личных вещей, но, что самое главное, несколько сотен евро и шенген; он мог поехать сейчас куда угодно: соответствующая зона занимала значительную часть Европы. Недавно Шенгенское соглашение подписала Австрия; вроде как шли уже разговоры о Норвегии, Дании, Исландии, Финляндии и Швеции (иными словами, массовом входе скандинавских стран), но ничего более конкретного Этель не знал: в конце концов, он здесь чужак. Ехать чрезмерно далеко Этель не желал из-за опасений опоздать на обратный рейс; однако и Венгрия его не прельщала: несколько пугал, откровенно признаться, жуткий траффик в этой стране. Впрочем, из окна поезда, под чей мирный гул колёс он то и дело норовил задремать, он посмотрел и на Кестхей, что на берегу Балатонского озера, и на Печ, и на Сегед, прежде чем выйти на станции в Тимишоаре.
Насколько Этель мог оценить, этот румынский город имел радиально-кольцевую планировку; не удивительно, раз он стоит на реке — правда, Бега не производила впечатления сколько-нибудь судоходной и оказалась заточена в строгие рамки каменной набережной. Он специально пошёл вдоль реки; прошёл через детский парк, кажется, носивший имя некоего Ion Creangă; опять-таки, Этель не исключал, что это было отнюдь не имя. Спросить он не мог ни у кого не только в силу личной асоциальности, но и по причине незнания языка — в единственный раз, когда у него состоялась перебранка с кем-то из местных при попытке быстренько перейти мост, чтобы оказаться почти напротив Западного Тимиошарского университета, оппонент по-английски ни слова не понял.
Странное и донельзя навязчивое ощущение нереальности происходящего никак не покидало Этеля; он предположил, что непонятное переживание на фоне повышенной тревожности вполне может являться следствием нахождения в одиночестве во враждебной среде, однако возвращаться в Грац он не спешил. Что там делать, в конце концов? Тоже праздно шататься по городу, обойдённому по самым знаковым местам в первые же часы после приезда, в таком же одиночестве? Поехать развлечься в Вену, как это сделали его одногруппники? Как будто в столице развлечений принципиально больше… К тому же, в планах у Этеля и без того имелась сентябрьская конференция на базе медицинского факультета Венского университета — уж там-то он точно представит долгожданный доклад, посвящённый мимивирусам; но наиболее важным в данном тезисе было то, что ехать в Вену заранее смысла нет: всё равно успеет там побывать. А когда ещё подвернётся пара дней, как полагал первично Этель, посмотреть на Румынию? Загадочная родина графа Дракулы, изнутри она оказалась ещё более странной, чем предполагалось, и вовсю дышала этой невероятной европейской средневековостью; даже несмотря на скорое наступление двадцать первого века, тонкие улицы и краснокрышные дома меняться ничуть не торопились и жили своей степенной жизнью.
Они застыли, и ничего более восхитительного в атмосфере этого чужого мира Этель не находил. Он не особо жаловал крупные города, на самом деле, и не был ярым фанатом серых монолитных построек из бетона, железа да стекла; из кампуса Массачусетского технологического он старался не вылезать без надобности, да и куда бы направился? Бостон — город чрезмерно крупный для одиночного изучения, но периодически привлекательный для соло-походов по широко известным и совсем мелким музеям в тайных подворотнях; гораздо лучше заныкаться в лабораторию и педантично заняться исследовательской работой. Или дойти до библиотеки. Или, в конце концов, найти никогда не лишний источник дохода: стипендия-то всю стоимость обучения не покрывала.
Сейчас, покупая билет на автобус, идущий по шоссе A1, Этель честно не задумался, зачем уезжает из Тимиошары поздним вечером: часы показывали восемь и ещё двадцать шесть минут. Он недавно плотно поужинал в случайном ресторане, выбранном по принципу «я знаю, что написано в меню», «в меню есть то, что я ем» и «цена не заставляет меня желать мучительной голодной смерти». Стоило бы озаботиться проблемой поиска ночлега, но Этель твёрдо решил: не заснёт этой ночью. Он и раньше устраивал ночные бдения, а сейчас просто уткнулся в книгу под неровным светом над головой; периодически он переводил взгляд на широкие поля, медленно погружавшиеся во мрак: горизонт исчезал, и вместо синевы небес разливалась ноктическая тьма.
— Făget!
— What?
— Oraș, băiat.
Немного созвучно со словом «urbanus». Второе слово осталось загадкой.
— Ce faci aici singur?
Есть схожесть с глаголом «fieri» и словом «singular».
— I don`t know how to explain.
— What? — усмехнулся водитель. Вот оно, быстрое обучение чужому языку! — Nu-mi vine să cred că ai uitat aici. Pierdeți?
Как «perdu» во французском? Этель что-то смутно припоминал. Какое слово ключевое? На что обратить внимание?.. И вместо всего на свете он, перестав воспринимать нить диалога (который чуть-чуть не удался и вполне мог бы во что-то перерасти) растерялся настолько, что сделал пару шагов назад.
— Nevoie de ajutor?
Adjumentum. Adjutorium. Adjutus. Juvamen.
Помощь!
Этель кивнул.

Несмотря на то, что переночевал в чисто румынском доме, язык Этель изучить не успел, да и не смог бы при всём желании: его абсолютный языковой кретинизм уже ничто не исправит, так что общение с людьми, невольно приютившими заблудшего, сводилось к указанию на предметы и попыткам отгадывать пантомиму, в чём Этель провалился ещё больше, чем с языком, который мог хоть немного расшифровать на основе знания латыни и интуиции.
Слишком пользоваться добротой не хотелось, а потому Этель ускользнул с утра пораньше не поиски приключений, на всякий случай оставив десять евро за ночлег и еду — больше дать он не смог, иначе не останется средств для обратной поездки; но думать о ней сейчас Этель ничуть не желал.
Вместо всего на свете он увлёкся поистине чудесным образцом Euonymus nanus. В России этот вид бересклета вроде как внесён с Красную книгу, а насчёт Румынии он ничего не знал, но всё же рискнул предельно аккуратно извлечь одно растение и тщательно запаковать. В Штатах ничего подобного и близко не росло самостоятельно — разве что культивировалось в ботанических садах и у каких-нибудь любителей. Многие виды этого рода отличались ядовитостью; насколько он знал, в них содержатся фитостероиды, тритерпеноиды, биофлавоноиды, в ветвях обнаружили алкалоид эволин, а в плодах — триацетин и циклитолы. Иными словами, есть, что изучить, но оставались последние две проблемы: как увезти всё это в США и как обосновать актуальность исследования, если на территории США бересклет не встречается?
Упаковочные материалы, приспособленные для ботанических образцов, слишком быстро подошли к концу, а Этель, как в старой страшной сказке, оказался перед зловещим домом.
Ну, может, и не совсем зловещим, но ненароком набрести на что-то жилое в чаще — такое себе удовольствие, признаться откровенно.
Пять привычных стуков в дверь и короткое:
— Hello?
Вот так и начинаются хорроры.