Мелкий дождь, зарядивший в последний день весны с самого утра, к вечеру превратился в сплошную стену. 
- Льет, детка!
Отпуская черную, набрякшую от влаги портьеру, я медленно поворачиваюсь лицом к своей «собеседнице». Никакой реакции. Опустившись в кресло напротив нее, я щелкнул зажигалкой и выдохнул горький дым ей в лицо.
– Люблю дождь. А ты?
Так и не дождавшись ответа, я помахал рукой перед лицом миловидной блондинки лет двадцати-двадцати пяти с безумной улыбкой, приклеенной к разбитым губам бумажного цвета. Отвел от грязного лица спутанные пряди. Улыбнулся. Нет - баба не дурит, она вполне нормально свихнулась. Я уже видел подобное и знаю, что таким иногда под силу сметать пули со своего пути, а уж в ближнем бою с безумицами иногда не бывает шансов даже у опытных бойцов. Именно поэтому я и прихватил с собой  красавицу-блондинку. Единственную выжившую в кровавой бане под Уиндхэмом.
Подъезжая к Святилищу вечером, я обнаружил, что бодания с местными слабаками на фоне сегодняшних событий выглядят  смешными пинками, которыми обмениваются в песочнице трехлетние карапузы.
Зачем я это сделал? Наверное, хотел мести. Или продолжения сопротивления. Хотел увидеть в том поселении кого-то, кто умрет более достойно, чем захлебывающаяся визгом свинья, которую опрокидывают рядом с эмалированным тазиком. Да, яростно сияющие глаза юной жены или дочери тамошнего лидера еще несколько часов назад говорили, что в случае чего мне предстоит бороться с человеком, открывшим в себе неизвестное.
Такое надо ломать сразу, не теряя ни секунды.
Наверное, я переиграл. Крошечное движение.
Одно короткое мгновение.
Теперь Беверли – я вдруг вспомнил имя, которое выкрикивали те, кто пытался удержать эту воинственную красавицу, сидит напротив в полумраке моих апартаментов, слегка приоткрыв рот, бессмысленно и безумно улыбаясь в пустоту. Взяв бабу за липкий хрустящий от крови ворот когда-то белой блузки, я обвожу взглядом грязное отрешенное лицо, пытаясь понять, насколько раскрошенное сознание женщины вообще воспринимает текущую реальность. Стараюсь воткнуть свой взгляд в пустые глаза, словно мне под силу вытащить из нее желание подняться и разорвать мое горло ногтями, или, упав на колени, вцепиться зубами мне в голень.
Ну, выдай же нужную реакцию, ты, с-с-сука, куча еще не убитого мяса!? Ну?!
Заставь меня ненавидеть!
Я даже не говорю вслух. Любые слова здесь уже потеряли смысл. Я пытаюсь управлять бабой на инстинктах, словно ее жалкой группой, которую несколько часов назад я ощущал как пригоршню слизней, вяло болтающихся в мутной жиже страха, стиснутых в клетке моей воли.
Пустота.
Когда мне было страшно – а мне было страшно!  я хотел только одного - ещё и ещё вбивать сопротивление обратно в их головы прикладом винтовки. До чавкающего, хлюпающего звука, от которого всегда начинают блевать самые молодые и неопытные из моих ребят.
- Итак? Не расскажешь, почему вы это сделали? – свободной левой рукой наливаю себе еще полстакана виски, расплескивая часть по стеклянной поверхности стола. Опрокидываю алкоголь в глотку одним махом как воду, сразу добавляю, раздельно и внятно, сиплым голосом, чтобы просто не молчать, иначе, блядский боже!! я свихнусь этой ночью вместе с ней:
- Зачем… вы… стреляли? Вместо того чтобы договариваться? Стрелять – слабость и глупость. Мир изменился, и вместе с ним изменились и правила взрослых игр.
Вопрос повисает в воздухе. Но я и не ждал на него ответа. Стараясь не демонстрировать злость – хотя кто ее увидит тут? – я давлю десятый по счету окурок в пепельнице и откидываюсь назад.
Виски внутри меня уже так много, что алкоголь давит мне на уши. Очередной приступ тесной жары наводит на мысль, что надо бы закончить все это шоу и поспать хотя бы несколько часов. Утром я снова должен стать тем, кем являюсь. Гарантом безопасности для нескольких сотен людей. Человеком, принявшим на душу грехи, которые должны были лечь на души слабых.
Святилище спит. По крайней мере, та часть, что не занята в ночную смену. Мирно спит, пока главный человек здесь медленно... да, гораздо медленней чокнутой девицы, но неуклонно сходит с ума.
Даже сквозь тяжкую пелену алкогольного опьянения я понимаю, что нужно уже встать и отвести стеклянную бабу к стенке. Потом переодеться, смыть чужую кровь с лица и рук.
Вместо этого я плеснул себе еще виски.
- Люсиль, - произнес я, словно заново пробуя привычное имя на вкус. Словно позвал единственную, которая уж никогда не придет. Помимо воли образ жены возник перед глазами – она улыбается, поднимая брошенную мальчишкой связку газет, и идет ко мне босиком по газону. Милое лицо в пятнышках веснушек…
- Люсиль…
Я повторил имя тихо, едва ли не беспомощно.
Оказывается, даже любимые имена изнашиваются, как тряпки. Прошлое вдруг отвалилось, перестав наконец тянуться за мной на кровавых кишках, выпавших из распоротой апокалипсисом души. Не стало боли. Пустота, поселившаяся внутри два года назад, наконец-то никак не отзывалась. Место, где когда-то тлела боль потери, вскидывающаяся ревущим пламенем при любом, даже самом легком прикосновении, молчало под очередной порцией наркоза. Я улыбнулся и поднял пистолет который, как оказалось, механически собирали мои негнущиеся, липкие от крови, пальцы.
Сидящая в кресле напротив девка никак не отреагировала.
Короткое царапание в дверь вдруг прорвалось в мое сознание.
Слишком робко для лейтенанта. Рабочая рация, брошенная на диван рядом со мной, тоже не подавала признаков жизни.
- Войдите! Кто там скребется под дверью, н-на? - произнес я немыми губами, опуская готовый к бою ствол.
С трудом поднявшись на ноги, я наконец-то осознал, как тяжело сейчас пьян.
Настолько, что в тускло освещенном проеме я с трудом опознал  женскую фигурку, разбирая ее по частям, как пазл: белое нарядное платье, туфли на невысоком каблуке, молочно-белые ноги, яркие, намазанные алым губы на испуганном личике.
И все это – нестерпимо чистое, взволнованное, эмоциональное и … живое.
Размалеванный ребенок.
Но одновременно и то, ради чего я создал Спасителей.
Автоматически поставив пистолет на предохранитель, я поднял мутный взгляд на свою самую младшую жену, которой едва минуло семнадцать лет. Усталость настолько скомкала жесткие черты моего лица, а виски налил белки такой мутной кровью, что разница между нами составляла стремительно возрастающую величину. Я не видел ее вблизи с тех пор, как она подошла ко мне в начале марта и попросилась в жены. Этой малышке повезло дважды. В первый раз – когда я согласился, только ради того, чтобы насладиться смесью восторга и недоумения; и во второй – когда Карсон сообщил мне, что она еще девственница. Уже два месяца юная детка пребывает в странном статусе. Моей младшей жены, которой почему-то достается больше обязанностей и рабочей нагрузки, чем любой из рядовых работниц Святилища. Периодически я наблюдал за ней, но до сегодняшнего вечера у детки хватало ума не проявлять инициативы. И даже не демонстрировать непонимания, которое, как ей казалось, было тщательно замаскировано, а на самом деле - напечатано на смазливой мордашке. Похоже, сегодня детка решилась на разговор. Но сегодняшний вечер – наименее удачный для этого. Не повезло.
Шторы затрепыхались от сквозняка, громко хлопая. Потянуло влажным холодом, и крепкий сквозняк заставил почуять, как от  меня на весь пустой коридор несет страхом, смертью, кровью, перегаром...
Одна часть меня потребовала немедленно вышвырнуть вон почти-что ребенка. Другая, более настойчивая и злая, подсказала, что накрашенная сучка явилась сюда исключительно для того, чтобы упростить жизнь, оказавшуюся неожиданно сложной.
- Моя дорогая супруга!
Мрачно ухмыляясь, я пропустил разряженную, как кукла, малышку, явно ошарашенную моим видом, внутрь прокуренной сумеречной комнаты.
- Присаживайся, - ствол «Беретты» указал на диван напротив остекленевшей блондинки, по лицу которой вдруг потекли потоки слез, – и позволь представить тебе мисс Беверли.

Отредактировано Negan (2019-09-12 23:08:35)

Я так чудовищно пьян, что вспоминаю имя своей «жены» благодаря вазе с несколькими цветками. Цветы регулярно появляются в спальне. Объяснить моей уборщице Кэтрин, дородной афроамериканке лет пятидесяти, всю свою жизнь проработавшей в пятизвездочных отелях – от «Риц Карлтон» до «Хилтон», что мне похуй на интерьер – это не проще, чем смотаться в космос. К тому же мне не хочется обижать Кэтрин. Каждый человек, попав в Святилище, пытается слепить хотя бы иллюзию прежнего мира, и этим тоже можно и нужно пользоваться. Люди – это ресурс. Особенно здоровые, трудолюбивые и выносливые люди. Три сотни фунтов черной плоти в униформе умудряются двигаться с такой бесшумной легкостью, что я даже не замечаю, благодаря кому провожу несколько часов в  идеальном порядке среди мира, полного гниющих трупов. 
Убрав пистолет за спину, бесшумно закрываю дверь. Ноги в полумраке цепляют измазанный в крови, ошметках мозга и грязи комок, который при ближайшем рассмотрении оказывается курткой пленницы.
Встряхнув и расправив, я заботливо набрасываю тряпку на плечи девки. Куртка – безмолвный свидетель пережитого кошмара, впрессовывает Беверли в кресло. Она цепенеет сильнее, если это возможно. Я же опускаюсь на спинку кожаного кресла, приобнимая пленницу за плечи, и продолжаю балагурить в привычной манере, шепча почти интимно:
- Беверли, тут к нам пришла моя супруга Роза! Скажи: "Привет, Роза"!  –  подняв безвольную руку девчонки, я помахал ею в приветственном жесте.
За спиной Розы висит темное зеркало. Я вижу отражение и отмечаю, что разница только в безумии. Мое - пока еще живое. Ее - уже мертвое, хотя женщина еще дышит. Роза, сама не зная, принесла для моей собеседницы в подарок несколько лишних ей минут жизни.
С-с-сука, до чего же я омерзителен! Такое чувство, что все брюхо заполнила тяжеленная капля смертельного яда,  которую едва удерживает растянутая до предела тонкая оболочка.
Все это смотрится гребаным трэшем.
Свихнувшаяся баба.
Настойчивая юная детка в тонком белом платье, которая без колебаний вошла в берлогу.
С подачи Рассела Джефферсона, разумеется.
Разведка на то и разведка, чтобы не приукрашивать и не бояться доложить.
Многие люди за стенами Святилища именуют меня «нелюдем». А какая  «людь» пошлет сестру зарабатывать пиздой место в новой общественной иерархии?   
Можно взять на себя право убивать.
С правом выбирать: кому жить, а кому – нет...все значительно сложнее.   
Уважение. Вот, что я испытываю к той, кем была Беверли несколько часов назад. Погасший разум был бы достойным противником. 
-  Роза, мисс Беверли сегодня нашла в себе силы рассказать, что она думает о Спасителях. К сожалению, она очень дорого заплатила. Но, видимо, это того стоило. Стоило ведь говорить, Бев? –  ухмыльнувшись, я подбрасываю на ладони тяжелую сосульку грязных светлых волос. Потом дружески похлопал Беверли по грязной руке, неуклюже упавшей на колени, и наконец повернулся к Розе.
Не вовремя вспомнилось, как смутило Розу  присутствие другой женщины в спальне. Сейчас, конечно, морда растерянная. Но на входе  под слоем пудры и помады была ревность. Нет, все-таки все мысли у баб накручены вокруг члена. Даже если им всего семнадцать! Мой вид и мертвые глаза, в которых сегодня прочли свой приговор тринадцать человек –  не встревожили. Распиздяйство Розы вместе с намерениями и мотивацией вызывают вспышку черной злобы, которая затихает, когда в глубине накрашенных глаз  я все-таки отыскиваю далекое и детское, но четкое понимание того, что нынешней ночью если и нужно бояться, то как раз меня самого.
- Роза, нехорошо! Ты – жена лидера Спасителей. Запомни, моим женщинам нельзя терять лицо!  Даже если я сам буду подыхать на ваших глазах. Ладно, это сложно. Пока, детка, я налью тебе выпить! – расслабленно произношу я, гася тот взгляд, который ничего хорошего психике Розы принести не может.
Пора юной «супруге» учиться вести себя в нештатных ситуациях.   
Бутылка виски на столе опустела, и я наклоняюсь, чтобы поднять вторую, стоящую на полу возле кресла. В этот момент Беверли  успевает совершить прыжок в сторону Розы. Такой мощный и беззвучный, что я даже не успеваю вовремя отреагировать. Руки пленницы хватают Розу на платье на груди, и она пытается впиться зубами ей в шею. Опрокидываемые бутылки и посуда зазвенели по стеклу. Роза глухо взвизгнула и попыталась оттолкнуть от себя лицо нападавшей. Одним махом оказавшись за спиной у Беверли, я обхватил  шею девки правой рукой. Пока туловище поворачивалось, создал место и пространство для шага за спину, отшвырнув пинком мешающий стол. Обвив шею Беверли правой рукой, прижимаясь грудью к гуляющей спине, одновременно сдавил сонную артерию бицепсом справа, а предплечьем – слева....
Сумасшедшая девка немногим меньше меня ростом. Видеть Розу мне мешают всклокоченные волосы.
Рефлекторно выпустившая ворот платья Розы,  Беверли едва слышно хрипит и пытается содрать мои руки с шеи, царапаясь и брыкая ногами. Доводя прием до логического завершения, я сцепляю свои руки, сдавливая шею во всех направлениях. Делаю глубокий вдох, чтобы увеличить силу сжатия. 
Тяну девку на себя, резко пиная сзади ногой под колени.
Теперь я вижу, как Роза, всхлипывая, стыдливо стягивает на голой груди края порванного платья. Вижу тонкие руки и детские пальчики с погрызенными в волнении ногтями. Ссадину от ногтей Беверли вдоль шеи.
Сверкающую слезинку, повисшую на бледном соске под рваным кружевом лифа.
Волна сочувствия, собственной вины за невнимательность и блядского сексуального возбуждения просто захлестывает.
- Убери руки к ебаной матери, Роза! –  не голос, а рычание, по мощности и силе схожее с первыми попытками Беверли отбиваться.
Но при таком захвате для потери сознания нужно не больше пяти секунд. Попытки освободиться у животного, в которое я превратил героиню, слабеют.  Когда животное ранено, оно будет бороться до последней капли крови. Неодолимая воля к жизни дает им боевой дух, в котором так нуждаются люди, чтобы выжить. Вдохнув этой воли вместе с запахом ее кожи и волос, я понимаю, что происходящее между мной и Беверли – это круче, чем самый извращенный секс, который можно себе вообразить.
Нет, я не убиваю пленницу. Я мысленно трахаю прежнюю, сильную, энергичную женщину, решительно выступившую впереди  своих плохо вооруженных мужчин.
Трахаю, пьяным зверем глядя на ссадину, алеющую на груди молодой жены.
Чистого листа, пока еще отражающего мир без задней мысли.
Обмякнув, Беверли падает к моим ногам. И я даже не хочу знать, мертва ли она, или только потеряла сознание. Опустившись на пол, я зажал виски меж коленями. Вытащил из горы упавшего со стола мусора свой нож, и аккуратно ввел лезвие плашмя в рот Беверли. Мощным, быстрым ударом в торец рукояти, как в долото,  вогнал нож под углом к затылку. Громко хрустнули перебиваемые шейные позвонки, и на правую руку густо плеснуло черной в полумраке кровью. Тело на миг вздрогнуло, выгнулось дугой и обмякло.  Бросив нож в разрезанной глотке Беверли, я опустился на пол, прислонился спиной к дрожащим ногам Розы и вытянул ноги по разбросанной посуде, бутылкам, содержимому пепельниц. 
- Вот ведь сука ты, Беверли! Думаешь, сейчас еще делают такой Дэлмор? А? - отпихнув ногами мертвое тело, я ненадолго прикрываю тяжелыми веками горящие глаза. Вместе с ветром из окна потянуло острым запахом мочи. Умерла.
- Блядь, Кэтрин утром убьет меня! – я усмехаюсь, не открывая глаз и прижимаю затылок к дрожащим коленям Розы. – Детка, принеси мне мой нож. Только вытри.

Отредактировано Negan (2019-09-12 23:10:35)

Я слежу за Розой с вялым презрением. Пока девчонка не удивляет меня реакциями. Они закономерны. От развернувшейся перед ее глазами сцены обрыгался бы даже мясник. Поэтому мне приходится терпеливо ждать, пока Роза проблюется и приступит к заданию. Любопытно, что мне не приходится подгонять жену словами или взглядом. Преодолев  простое человеческое,  дальше она действует спокойно. Нравится ли мне это? Скорее нет. Спокойствие уравнивает Розу с телом на полу.
Сейчас главное – не закрыть глаза. Закрыв, я сразу провалюсь в сон. Завтрашнее тяжелое  похмелье будет приемлемой ценой за отсутствие  сновидений. Блядского виски выпито так много, что прикосновение затылка к холодной коже дивана вырубает меня.  Впрочем, в прежней жизни я напивался еще сильнее. 
Раннее утро.  Дорогой лофт в Колумбия Хайтс. Боссы из Кэпиталз с их желанием повторить успех  готовы оплатить бунгало хоть на Луне. Полузакрытые жалюзи, режут ослепительный свет на ровные доли.  Голова – монолитный стальной шар, гудящий под напряжением.  Мерещатся убитые, искалеченные,  изнасилованные вчера люди – зная себя, я не исключаю ничего. Заспанная, недовольная Люсиль вливает в меня бутылку холодного пива. В уголках губ у нее ранние морщинки, и я чувствую вину, пока она произносит: «Рано или поздно каждый должен проиграть. С этим ничего не поделаешь!» Тогда я…
Что-то тяжелое опускается на колени. Не без труда разлепляю веки и обнаруживаю, что пролетело двадцать пять лет,  Люсиль мертва, а рядом со мной – труп в луже крови.  Одна из моих жен по имени Роза возвращает мой нож. 
А потом она раздевается.  Ловко, быстро, беззастенчиво. У нее дивное тело: юное, без единого изъяна, с твердой высокой грудью и плоским, как я люблю, животиком. Длинные ноги вставлены чуть-чуть кривовато  и не сходятся выше колен, но образуют  красивый проем.  И даже мерзкий запах блевотины, которым тянет от нее сейчас, не портит восхитительную картину. Я хочу ее трахнуть – закономерно и зверски, прямо в луже крови. Немудреный расчет.  Но восхищен я не только телом  детки – таких  тел у меня сотня на выбор, а целеустремленностью Розы.
Мало кто в ее возрасте наделен таким поистине носорожьим упорством!  Роза ждет, переминаясь с ноги на ногу.
Юная Роза принесла свое богатство на продажу в крошечных кружевных трусиках на  резинке. Зазубренный отпечаток на плоском животе. Она не отступит от цели, даже если слева и справа будут поднимать на вилы ясельную группу детского сада.
Принадлежащий мне омут настолько восхитителен, что я не только впервые смотрю на жену действительно заинтересованным взглядом. Потом усмехаюсь,  а потом уже долго и громко ржу в голос своим мыслям. Но если серьезно, то ответа на вопрос, что делать с этим колоссальным потенциалом? - у меня пока нет.
Сломать и подавить мне хочется всегда. Но это чувство сродни моему первоначальному желанию выебать голую Розу прямо тут, на грязном ковре, среди мусора, пролитого алкоголя и крови. Этот юный алмаз нужно достойно огранить.  Но сперва проверим, насколько хватает простой покорности. 
Наконец решение приходит, и я перестаю смеяться.
- Стой так и не смей двигаться, - небрежно бросаю Розе  вместе с недвусмысленным жестом, – трусы тоже сними.
Потом нашарил на диване косуху и  отыскал под ней рацию:
- Фил, двух дежурных с верхнего этажа ко мне в комнату, - сказал я. – Где ходячих еще не кормили?
- В штрафной зоне у северных ворот не кормили три дня.
- Принято.
Подхватив с дивана Люсиль, я подтянул с помощью колючек белое платье и принялся стирать крови Беверли со своей правой руки.
Роза вся вспыхнула,  но снова быстро включилась и послушно завозилась в своих тряпках. Вопрос о ходячих напугал детку явно намного больше, чем приказ снять трусы. Кормление ходячих – одно из самых отвратительных зрелищ нового мира. 
- Ничего не бойся. Я с тобой, детка! Папочка с тобой! – я успеваю  произнести слова заботливым и дружеским тоном  ровно за секунду до того, как двое Спасителей появились на пороге.
Один из парней – Майк. Он чуть старше самой Розы, поэтому лицом и собой владеет намного хуже, чем  второй, Уильям. Второй до всего этого был адвокатом английского разлива. Именно из таких людей, как показал апокалипсис, получаются самые отъявленные садисты. Пока охрана с максимально непроницаемыми лицами изучают ставшие вдруг интересными детали интерьера, я натягиваю влажную косуху и протираю Люсиль остатками платья Розы. Все это происходит неторопливо.  Я даю стоящей столбом Розе сполна проникнуться чувством унижения. Щеки у нее такие же пунцовые, как у Майка. Они оба сейчас могут составить серьезную конкуренцию томатам,  зреющим в теплицах подсобного хозяйства Святилища.
- Хватит пялиться на мою жену, паршивые ублюдки! – я говорю это насмешливо, и от беззлобного тона оба теряются сильнее, чем при виде трупа Беверли и разгрома в спальне. Уильям как самый умный,  быстро соображает, что они здесь просто участники какого-то воспитательного процесса.
- Упакуйте мусор! – указываю Люсиль на труп с раскоряченными ногами. – Принесите к северным воротам. Постарайтесь не усрать этим дерьмом весь коридор. Майк,  прихвати с собой топор. Уилл, попроси миссис Кэтрин прибраться здесь.  И помогите моей жене одеться.
Я обратился к Розе уже с порога, словно только сейчас вспомнил о ней:
– Роза, ты пойдешь с ними. 
Через пять минут я уже спускаюсь вниз по металлической лестнице в одиночестве. Дует холодный ветер. Крупные капли висят на металлических перилах. Люсиль, зажатая в правой руке, скользит по перекладинам,  издавая в местах сварных стыков мерное «ТУК-ТУК-ТУК». Я слежу за монотонным ритмом, как будто в этом есть что-то важное.  По местному времени около трех часов пополуночи. Ловлю себя на мысли, что я ненавижу Святилище в этот  промежуток между закатом и рассветом. И это странно – ненавидеть и свое детище. Щедро освещенный по периметру островок  безопасности. Один на сотни миль вокруг. 
У северных ворот все идет по ночному расписанию. Трое Спасителей в карауле, в сверкающих от влаги прорезиненных плащах до земли. Опустились на колени. Это правильно. Гораздо правильней, чем пытаться предложить мне плащ или гребаный зонт.
Сделав им "Вольно!", я останавливаюсь у металлической двери в загон. Здесь двое штрафников медленно выбирают из лужи цепь, ослабленную рывками озверевших от голода ходячих. Я не даю себе труда вспомнить, кто именно зашифрован литерами  L и J, и за что они здесь. Да и они уже не осознают, кто стоит перед ними. 
Ходячие голодны. Их вопли, рычание и стоны здесь сильнее, чем в других секторах. Мы действительно кормим их редко, в основном разрубленными сородичами. Тут важно соблюсти баланс: не дать им умереть от голода и не отупеть от обжорства.
Промокая под дождем, я неуклонно трезвею.
До этого момента в какофонии, состоящей из рыков ходячих и стука капель по кожаной куртке я даже своих мыслей толком не слышал. Теперь мысли проясняются, и я вижу на лестнице ожидаемую процессию. Руки парней заняты объемным черным пакетом, в который они завернули труп. В руках Розы - тяжелый топор. Моя задумка вроде ясна. ничего нового для всех не представляет. Уилл и Майк опускают мешок в глинистую лужу, раскрывают его и осторожно отворачиваются.   
Я выбиваю из пачки сигарету и ищу зажигалку по карманам косухи.
Ее нет, но из пелены дождя рядом мгновенно появляется знакомая фигура, и щелкает дешевым "крикетом".
- О, крестный отец работорговли Вирджинии! - в моем голосе звучит откровенная насмешка, хотя кивок, которым я благодарю Рассела Джефферсона, вполне дружелюбен.
- Роза, разделай ужин для ходячих. Здесь их восемь. Чтобы всем хватило. Поровну.
«Давай, детка! Не разочаруй меня…»

Отредактировано Negan (2019-09-20 23:42:53)

Я чертовски устал.
Никому из людей, находящихся рядом, не приходит в голову, что я почти полностью лишен присутствия духа сейчас.
Я должен благодарить Бога за это.
Но чем дальше я захожу, тем четче понимаю, что никакого Бога - нет.
На третьем этаже главного корпуса вращается мощный прожектор, и в какой-то момент луч света осветил мое лицо.
Рассел Джефферсон был единственным, кто мог увидеть сейчас его выражение. Я никогда не допустил бы такое, если бы не понадеялся на темноту, на то, что меня не видят – страшно усталое, отчаянное, напряженное выражение. Словно я, лидер Спасителей, должен еще что-то сделать для своих людей, но времени не осталось. 
Мой взгляд падает на Розу:  босые ноги, обезьяньи длинные  пальчики, утопающие в  весенней грязи, распущенные волосы, грязная одежда с чужого плеча.
На улице сейчас - не больше пятидесяти градусов.
Отвратительная исполнительность.
В руках девчонки – топор для разделки трупа.  Но она смотрит на тело – и до сих пор видит в нем живого человека. 
Еще этим утром и я видел две дюжины живых людей. Среди них были учительница, продавец зоомагазина,  воспитательница детсада и преподаватель корейского, инструктор по вождению и оператор химчистки, дизайнер....
Еще десяток добровольно прерванных жизней.
Ей всего семнадцать лет! 
Начни Роза канючить: «Нет, сэр, пожалуйста,  нет!» …  я был бы чертовски разочарован. Внутреннего стержня Розы хватает, чтобы вести себя если не шокирующе решительно, то хотя бы адекватно ситуации, без истерики.
«Что сказала бы Люсиль?»  - эта мысль подкрадывается в мой трезвеющий рассудок, вопреки желанию и воле.
Я не знаю ответа, и от этого становится как-то легче. 
Зато я отлично знаю женщину, которая вообще не задала бы такого вопроса. Стоит сменить частоту, нажать на тангенту «моторолы», и спустя три минуты она явится. Уместно одетая, без тени сна в четыре часа ночи. Я уже сейчас вижу, как блестят струи дождя на ее дождевике, как она ступает, высекая водяные искры на стыках асфальта, окруженная серебристым, белым, дымчато-горьким инеем безумия... Ужасная улыбка, отштампованная из кремовой пластмассы, чистый лоб, ни одна морщинка не выдаст слабости или беспокойства.  Серые глаза цвета золы, безо всякой глубины. Идеальна. Она выполнит любой приказ.
Думая о ней, я в первый раз ловлю себя на желании завести правую руку под ремень, чтобы погладить успокаивающую сталь "глока", согретую моим телом.
Дома. В Святилище. 
Юная Роза своим «покажите мне?…» демонстрирует что-то человеческое.
Я вдруг вспоминаю, что взял ее в жены только потому, что пожалел.
- Рассел, о чем твоя сестра мечтала в детстве? – спрашиваю я у Рассела, который наблюдает за Розой еще более внимательно, с  раздраженным волнением, заслоняющим любое другое выражение, на которое способна  идеально красивая морда. 
Думает, что сестра  – инвестиция в будущее. Пока Джефферсон копается в памяти, не в силах сообразить готовый ответ, я швыряю окурок в лужу и подхожу к жене. Она довольно высока для своего возраста, но сейчас девчонка съежилась от холода и страха. Поднимаю мокрое лицо к себе, обращая его к свету и ливню.
- Роза!
Рзговаривать  с юной женой сейчас нужно очень терпеливо и тихо, как с двенадцатилетним ребенком. Она напугана, но  животный страх и побелевшие губы не скрывают того, что я заметил еще в комнате – упрямой целеустремленности.
–  Спасителей – больше пяти сотен. Каждый занят своим делом. До всего этого они были разными людьми. Но сейчас их объединяет  одно - исполнительность.  Исполнительность здесь понимается так - Ниган говорит: «лягушка!» - и  … опппа! все тут же прыгают!
Улыбаюсь Розе улыбкой, способной содрать слой штукатурки со стены.
Самой жесткой и действенной улыбкой, ни капли не щадя ее психику. Я четко знаю, что большинство из пяти сотен Спасителей предпочли бы определенную пощечину и падение лицом в грязь неопределенности такой сверкающей улыбки Нигана. 
– Никто из них: от доктора наук и до последнего черножопого мусорщика  – никто не посмеет переспросить: «Ниган, я не понял? А как прыгать?». Никто! Кроме Розы, которую я взял в жены! Никто здесь, кроме идиотки Розы, не выйдет в такую погоду без обуви и куртки! Потому что знает: любой человек  –  важный ресурс! Или ты всерьез рассчитываешь на привилегированное положение?! Засунуть в жопу эти фантазии и эаканчивай элементарную работу, Роза Джефферсон!  Эта работа ничем не отличается от других! Или ты хочешь показать мне, сучка, что Ниган неспособен разделать большой дохлый стейк на восьмерых?
Я не кричу на жену. Даже не повышаю голос. Уилл и Майк  заметно напряглись и попятились назад с самым несчастным видом. Видимо, сообразили, что помочь бестолковой девчонке нормально одеться им бы следовало.
-  Ладно. Помогите ей немного, придурки! - разрешаю я коллективные сомнения.
Из темноты в этот момент раздается знакомый собачий лай, отвлекая мое внимание от Розы и элементарной задачи, которую я перед ней поставил. Более сложные задачи этим утром решил я.
Уилл отбирает у Розы топор – и это не самый тяжелый экземпляр, демонстрируя Розе,  как удобнее захватить его. Жесты сопровождаются словами, которых я не слышу из-за шума усилившегося дождя, воя ходячих и собачьего лая.  Включившийся в работу Майк помогает им, пинками раскидывая в стороны руки  и ноги еще не успевшего окоченеть трупа.
-Да отпусти ее с поводка! Отпусти собаку, Мак! – смеюсь я, отходя на несколько шагов в сторону.
Огромными прыжками, шлепая  лапами по глинистым лужам, ко мне летит Элис – одна из самых страшных псин, которую караульные выпустили сейчас из загона для собак. Странно, но кормить собак пока еще гораздо проще, чем выживших людей. Тысячи фунтов собачьих консервов по всему штату лежат на складах производителей и продавцов, желая быть сожранными до окончания срока хранения.
Элис – помесь ротвейлера и дворняги, взявшая злобу от первого и отсутствие собачьего ума - от второго родителя. Энергичная размашистость движений стофунтовой туши пугает всех. Даже тех, кто пока не знает, насколько на самом деле неадекватным может быть виляющее задом существо, сутками напролет радостно скачущее среди грязи и говна ходячих. Присев, я глажу собаку по квадратной башке, пытаясь понять, в каком настроении она сегодня. Наблюдаю  за чепраком из капель, наброшенным на угольную спину. Элис глухо рыкает, потом боком отходит к решетке, глухо царапая бетонную коробку, и снова возвращается ко мне под руку. Я давно ее не видел.
-  Элис ощенилась месяц назад, сэр! – один из караульных говорит с гордостью, словно сам был отцом или принял сложные роды. – Может быть, хотите взглянуть на щенков?
Не удивлен. Вокруг агрессивной суки всегда было огромное количество верных поклонников.
- Хочу. И моя жена наверняка захочет, - отвечаю я ему.

Отредактировано Negan (2019-09-25 09:00:56)