[icon]https://pp.userapi.com/c845323/v845323286/8c929/O9dGXzXcJbM.jpg[/icon]В красках сгущающегося неба Ниган уверенно удерживается в седле, наблюдая за пришедшим Саймоном. Его не столько интересуют бутылки, сколько — содержимое в них. Поначалу кажется, что глаза подводят, и взгляд замыливается, но поспешные выводы подтверждаются: Саймон пьёт молоко. Белое и чистое, оно струями стекает по нижней части лица.
Взгляд отвести не получается. Ниган внимательно следит за каплями молока, концентрируясь на малозаметном движении; смаргивает песочное жжение в сухих глазах и начинает медленный молчаливый путь к ещё горящему на солнце горизонту. Бегло оглядывая купленные Саймоном вещи, Ниган, по правде ублюдской, одаривает андроида лишь хмыканьем, когда тот заводит песнь о долгой дороге. И неохотно останавливается, слыша не самые интересные сравнения кактусов с членами мексиканцев, тянет на себя повод. Глубоко вздыхает и хмыкает от слова «извращенцы». Его седло съезжает на одну сторону, и Ниган ловит себя на мысли, что не против был бы увидеть падение Саймона.
— Знаешь, что я скажу тебе, дружище? — тихо проговаривает он, перемалывая языком буквы. — У тебя мексиканская кровь. Точно тебе говорю, — кроткий взгляд в сторону Саймона. Бёдра поджимают бока коня, и Ниган, хлопнув поводом, продолжает путь, не одарив напарника взглядом. — Тебе стоит поторопиться, если желаешь отобрать у стервятников их законный ужин.
Западное солнце — палящее и угнетающее — быстро ложится на горизонт и растворяется за ним, позволяя ярко светить сотней других звёзд. Ночная прохлада легко обдувает шею и спину. Изумительные ощущения спокойствия. Ниган изредка тянет повод на себя, замедляется, осматриваясь по сторонам, и молчит, вслушиваясь в дикие раскаты звуков. Главный дикарь — Саймон.
— Вырви глаз, вот как это называется.
В потускневшей картинке мира Ниган не видит ничего, кроме длинных холодных теней и пробирающего кости холода. Кактусы, камни, птицы — тёмные пятна сливаются воедино под холодную полную луну. Маленькая точка света — редкость. Подобна звезде на земле, она горит поодаль от протоптанных дорог. Грубые очертания за ней подсказывают, что там, вдалеке, стоит одиноко серый непримечательный домишка, но от того прекрасный — потому что единственный среди этой западной пустыни. А раньше его здесь и вовсе не было.
— Остановимся недалеко отсюда. Ужас как хочу искупаться и вздрочнуть в чужом туалете.
Всматриваясь чёртом в еле заметный дом, он не сбавляет темп, поднимая ввысь песок, сужает глаза и фокусируется на нужном ему объекте. Ни лошадей, ни телег — большое открытое стойло украшено двумя дикими деревьями, и дом, одинокий, с тёмной крышей и серыми стенами. А в окнах горит свет. Ощутимый собственный вес приходится перенаправить вперёд, слегка поддавшись к гриве коня: не сразу заметный выступ маленького холма играет злую шутку. Давление неизведанного места усиливается. Однако здесь, на возвышенности, Ниган впервые видит траву. И это его радует. По-настоящему.
Подошва тяжёлого сапога бьёт по стремени. Конь останавливается, трясёт гривой, поджимая уши, и Ниган, спрыгивая, хлопает жеребца по плечевому суставу. Подбадривает, замечая, как жилы на морде расслабляются. Ниган воровато оглядывается по сторонам, сводя брови у переносицы, сосредотачивается на звуках и ощущениях. Явно не настроенный встречать бездушных долбодятлов, он решает провернуть всё по-тихому.
— Поставь коней. Проветрись, — кивает Саймону.
Плач. Ниган слышит женский полузадушенный вой и морщится в отвращении, сплёвывая вязкие подступающие слюни. Слёзы. Его передёргивает от сопливого всхлипа. Он ненавидит чужое нытьё, но найти источник шума так и не может. Готовый достать платок и заткнуть им женскую глотку, из которой нечленораздельно голосят хрипы, Ниган сжимает кулак до побелевших костяшек пальцев. Ненависть отпускает. Глаза — на крыльцо, где в темноте ночи видна тонкая фигура унылой девчонки. Гнев сменяется на милость. Та выглядит слишком жалкой.
Тогда он видит выходящего из светлой входной двери мужика. Настоящего старого ковбоя: ни дать, ни взять. Его чёрные глаза поблёскивают на луне, впавшие полумесяцы у глаз слишком темны. Морщины. Десятки морщин на худом иссохшем лице скрываются за сединой волос. Длинный, худой, он не внушает доверия и не сразу замечает Нигана, стоящего близко-близко к крыльцу.
— Слушай-ка, мужик, добрейшей тебе ночи, — Ниган приветственно машет рукой. — Мы тут с другом потерялись, и нам бы хотелось, знаешь, переспать одну ночку под крышей. Не подсобишь?
Тот кричит простое «убирайтесь отсюда», неприветливо махнув рукой в ответ. Подходит к дочери и тянет её за рукав. Как ненужную вещичку прячет от чужого взора, и Ниган, играя желваками, осекается, приложив руку к кобуре:
— Эй, ты что, не прячь своё барахло, я пришёл сюда не за куклой. Му-у-ужик, я готов тебе даже заплатить. Ну?
Визжащая девчонка, опечаленная каким-то дерьмом, почти бьётся в истерике: видимо, ей совсем не по душе игры старого зачуханного ковбоя, который рывками тащит её в дом. Она простит прекратить тащить её в дом, но мужик непоколебим. Эта ересь кажется Нигану нелепой, и он, не без интереса оглядывая чокнутую семейку, не успевает открыть рот, как девчонка начинает тыкать в него своим пальцем.
— Какого хрена?.. — произносит на выдохе, опуская голову.
Секунды достаточно, чтобы мужик обернулся в сторону Нигана со злобным оскалом и, взявшись за ствол, выстрелил с криками, бросив девчонку на дощатое крыльцо. Проклятья, пожелания смерти, мат — старый мудак чуть ли не пляшет с бубном, обезумев.
Выстрел. Глухой выстрел пробирает тело насквозь; тело охватывает колющее чувство, которое саднит в районе ключиц. Он даже на мгновение замирает, глядя в лицо поехавшему старому мудаку. Раздражение окутывает всё тело, мужик, не веря в происходящее, покрывает Нигана матами, а девочка, забитая в угол, трясёт головой в истерике.
Всё как в тумане. Ниган даже не замечает, как подходит к папаше и ухватывается за шкирку со злым оскалом. Ниган не любит, когда в него стреляют.
— Дьявол, ты испортил мне и так херовое настроение.
Хреновая ночь.
Пять, десять минут — Ниган не замечает, как проходит половина часа. Не замечает, как в ярости вырубает одного, связывает другую, забирает с забора толстую верёвку. Он не замечает ни-хе-ра, окутанный гневом и яростью. Мысли путаются между с собой, выжигая сердце изнутри и оставляя пустоту: Ниган не думает о содеянном. В него просто так стреляли. Этого достаточно.
Деревянная балка скрипит от навеса. Ниган утягивает прочный канат снизу, сидя на корточках; смотрит вверх, поправляя съехавшую шляпу на голове. Ему нравятся чужие коричневые сапоги из настоящей грубой кожи, покачивающиеся на натянутой верёвке.
— Ты и твой старик — ужасная семейка. Подумать только, ты вправду решила, что тебе разрешено говорить, что я тебя трахнул? У тебя был крутой отец. Жаль, что ему попался я, солнышко. Я понимаю, тебе не хотелось, чтобы тебя тащили насильно в дом. Но ему не стоило стрелять в незнакомого человека, понимаешь?
Девчонка истошно вопит. Руки её связаны на запястьях, грязные пальцы скребут землю, а поросячий визг бьёт по ушам, будто все каналы стерео включены на максимум. Ниган приказывает ей заткнуться, но та вертит головой и проклинает их двоих: Нигана и Саймона.
Повешенный. Вздутые венки на лбу видны на холодной луне; красная кожа отдаёт холодным коричневый оттенком, и со стороны этот цвет кажется обычным мексиканским. Но это — не мексиканцы. А Ниган хотел по-хорошему.
— Я же предупреждал вас обоих. Детка, тебе не стоит, блять, так кричать, — Ниган подходит к девчонке с разворота и садится на корточки рядом с дёргающимся в беспомощности телом. — Забыл представиться, леди. Я — Ниган.
Ниган не убивает детей и не трогает женщин. Не прикасается к ним руками, не показывает силу, если девочки сами не попросят «пожёстче». Он рад был бы окунуть эту визжащую сучку в лужу и заставить захлёбываться мокрым песком, но принципы не позволяют этого сделать. Бедная… бедная маленькая дрянь омывает лицо слезами, заикается и шепчет невесть какие проклятья. Отец не учил её хорошим манерам.
— Я преподам тебе пару хороших уроков. Урок первый: ты сама себе наказание, — он медленно протягивает гласные, опуская то и дело голову в такт своим словам. Встаёт, встряхнув руками, и дёргает девчонку за шиворот тряпки. — Урок второй, — продолжает он, утягивая упирающееся тело за собой, — люди не любят, когда на них клевечут. Злой язык — это дело выбора. Хренового выбора, — с каждым мгновением брыкающееся тело отдаляется от повешенного отца. — Урок третий: люди не желают тебе зла. Им откровенно срать на твою тонкую душевную организацию.
Она затыкается. Просит пощады. Лёгкий пинок в спину. Девчонка кувыркается по холму вниз, поднимая за собой клубы пыли, падает на маленькие камни и замирает, выпуская из лёгких воздух. Ниган сдерживает обещание. Не убивает.
Тот подонок на дереве — не в счёт. Он неудачно прошёлся по лезвию ножа, и Ниган долго будет припоминать о подлом скользком мужичке, украсившим ключицы Нигана ярым фиолетовым синяком. Ниган считает это нелепым недоразумением, ситуацией, не поддающейся логике — старый хрен и истеричка-дочь. С каждым мгновением желание отпустить ситуацию усиливается, и Ниган вспоминает о другой проблеме: где, блять, Саймон?
[float=left][/float]
Одежда — на низкие скамьи в ранчо. Внутри намного уютнее. И тише. Глубокая тишина приятно давит на виски, и Ниган, скрежета ведром по доскам, поднимает его в руки. Вода. Прохладная и чистая, будто ангел какой наплакал. Она обдаёт горячую кожу морозцем, когда Ниган, опуская ведро на себя, ополаскивается свежей водой прямо в гостевой комнате. Холодные струи касаются рёбер, скатываются с паха ко внутренней стороне бедра, по ногам — вниз.
Второе ведро — следом. Вода снимает с тела слой песка и пыли. Шея до сих пор пахнет дорогим парфюмом. Нашедший полотенце, Ниган выходит в одну из комнат.
Его обвиняли во многом, но никто не мог обвинить в одном — в том, что Ниган чертовски хорош собой.
Отредактировано Negan (2018-07-14 01:08:20)